http://www.chukfamily.ru/Humanitaria/Gabbe/charushin.htm
Литературная газета, № 5 26 января 1940 г.
Книжек, предназначенных для маленьких детей, на свете не так уж мало. Обычно это - сказки, коротенькие, но довольно назидательные рассказцы, картинки с подписями и стихи с картинками.
Вырастая, человек прочно забывает эти книжки, и лишь немногие из его первых сказок и стихов навсегда остаются для него сказками и стихами.
С этим уже ничего не поделаешь - всякие словесные рукоделия, временно исполняющие должность стихов, рассказов и сказок, отмирают очень быстро. Чуть только сыграют они свою скромную роль - объяснят ребенку, отчего и почему идет снег, снабдят его десятком новых слов, - и конец им. Долго живут, долго помнятся только настоящие стихи, сказки и рассказы, вещи с самодовлеющим художественным замыслом, с собственной поэтической задачей.
Но эти книги создаются редко. Не всякому, даже и талантливому писателю удается сочетать специфические требования своих маленьких читателей с общими для всей литературы требованиями искусства.
Поэтому характеры таких писателей, их склад, их облик кажутся нам особенно интересными. Ведь это их книги раньше всех прочих попадают в руки детей; это они первые вводят в жизнь человека литературу.
Евгений Чарушин, художник и писатель, принадлежит именно к этой счастливой категории.
Почти все его книги, - а им написано около двадцати книг, - адресованы к самым младшим читателям, к тем, которых правильнее было бы назвать слушателями и зрителями. Область, в которой он работает, самая что ни есть "детская". Чарушин пишет главным образом о животных. А книги о животных, как известно, интересуют преимущественно детей да специалистов-ученых. Обыкновенный взрослый человек о животных не читает.
Однако же, если взрослый человек откроет книжку Евг. Чарушина для того, чтобы прочесть своему пятилетнему сыну один из его рассказов, крупно напечатанных на пяти, на трех или даже на двух страничках, он потом вечером еще раз развернет эту детскую книжку и еще раз прочтет маленький рассказ про медвежат, про лесного котенка или про петуха и про тетерева. Прочтет для себя самого и как-то особенно хорошо улыбнется и вспомнит что-то очень милое, давнее, о чем, может быть, не вспоминал никогда. Как будто у Чарушина есть ключ от самых наших хрупких и тонких воспоминаний, глубоко запрятанных и очень дорогих.
Но это вовсе не значит, что книги Евг. Чарушина, написанные им для детей, нравятся только взрослым и не нравятся детям. Нет, они очень нравятся детям, никак не меньше, чем взрослым, а может быть и больше.
Евгению Чарушину удалось одержать двойную победу. И в летописях литературы, а особенно литературы детской, это стоит отметить, потому что подобных побед на двух фронтах вовсе не так уж много, и обычно они достаются только замечательным книгам.
Чем же замечательны маленькие рассказы Чарушина, эти простые, незамысловатые рассказы, которые иной раз даже и пересказать трудно, - до того они кажутся неуловимыми в своей наивнейшей простоте?
В них нет ни особого обилия естественно-научных сведений, как, скажем, в книгах В. Бианки; нет ни той добротной занимательности сюжетного детского рассказа, с помощью которой завоевывает своих маленьких читателей О. Перовская, но, очевидно, в них есть нечто большее.
Развернем наудачу одну из книжек Чарушина. Она называется "Семь рассказов". Проглядим первый из них. В нем говорятся о том, как охотник где-то в глуши, на лесной укромной полянке заметил котенка. Котенок один играет в траве, а охотник смотрит на него из-за кустов. Смотрит, смотрит и вдруг в ужасе бросается бежать, сломя голову. Ведь этот лесной детеныш - рысенок! Стоит ему подать голос, как на выручку явится рысиха-мать, и тогда несдобровать охотнику.
Такова канва этого рассказа, а вот и сам рассказ:
"На полянке ручеек течет. И трава кругом густая, разноцветная, от цветов разноцветная. Тут и пчелы работают, и шмель гудит. А у сосенки, у трехлетки, что мне по колено ростом, толкунцы толкутся, комары. Всей кучей на одном месте подпрыгивают.
А полянка-то маленькая, будто комнатка, шагов пять в ширину, десять в длину.
Стеной вокруг смородина растет, в смородине рябина, под рябиной - малина. А дальше настоящий лес обступил поляну. Еловый лес.
Маленький, маленький котеночек ходит, большеголовый котеночек. Хвост короткий, не хвост, а хвостишко. Мордочка пучеглазая, глаза глупые. А ростом он с полкошки всего.
Играет себе котеночек. Схватил в рот длинную соломинку, а сам упал на спину и задними ногами соломинку кверху подпинывает. Задние-то ноги у него длинные, куда длиннее передних, а ступни у ног толстые, с подушечками.
Надоела котенку соломина. За мухой погнался, потом цветок лапой ударил. Схватил цветок, пожевал и выплюнул, головой мотает, - горький, видно, цветок попал.
Подполз к ним, прыгнул и передние лапы врозь расставил, - видно, хотел всех комаров в охапку поймать.
Да ни одного не поймал..."
И так дальше - еще и еще подробности вплоть до неожиданной драматической развязки, до той секунды, когда охотник бросается удирать от котенка, вдруг поняв, что где-то совсем близко, за цветущими кустами его подстерегает смерть.
Но лучшее в рассказе, самое поэтическое, теплое, живое - отнюдь не в развязке. Его центр, его содержание, его задача - это сам рысенок, большеголовый, уморительно-серьезный мохнатый ребенок на лесной полянке.
Кажется, ни одно его движение не ускользнуло от жадных, любопытных и восторженных глаз автора. Про него - и только про него - написан весь рассказ.
А про что написан рассказ "Медвежата" из книжки "Волчишко и другие", про что -"Птичье озеро" - из книжки "Семь рассказов"? Только про медвежат, только про птиц, живущих в зоопарке. Ведь, в сущности, в рассказах этих вовсе ничего не случается, ничто не происходит. Но читатель и не думает требовать от них случаев или происшествий.
Новорожденный утенок, которого, кажется, еще можно запихать обратно в яичную скорлупу, лупоглазый олешек, выглядывающий из своей клетки в зоосаду, карась, вмерзший в прозрачный кусок льда, и даже обыкновенный мох, который "днем под ногами, как огонь, трещит", а по утренней росе "только сипит и пузыри пускает", - все это в рассказах Чарушина само по себе приобретает значение настоящих событий, все это для него не украшающие детали, а самая суть действия.
И действие это целиком захватывает читателя, держит его в подъеме живого драматического интереса.
Эта способность оживлять мир, обогащать его событиями - самое существенное качество Чарушина, и основано оно на его необыкновенном умении видеть, на счастливой поэтической зоркости.
Поэтическая зоркость - вот настоящий талисман Чарушина, волшебная лампа Аладина.
При свете ее все, о чем пишет Чарушин, - звери, птицы, деревья, - все становятся таким удивительным и необычайным, каким оно бывает только тогда, в детстве, когда человеческие глаза видят мир впервые.
И вот эту-то первоначальную остроту зрения, это вдохновленное, настороженное внимание удалось сохранить Чарушину.
Если бы не было у него этого замечательного свойства, любой его рассказ, пожалуй, мог бы просто растаять в руках у читателя, - так хрупко, так невесомо его фабульное ядро.
Но при свете лампы Аладина самая простая история может превратиться в чудесную.
Возьмем еще один рассказ Чарушина. Он называется "Петух и тетерев". Это один из лучших его рассказов, но сюжет его, как и во всех прочих чарушинских вещах, более чем примитивен.
Ранней весной мальчик отправляется на охоту. Переночевав в избушке лесника, он на рассвете идет к колодцу, чтобы умыться, и тут делается свидетелем удивительной сцены. У него на глазах лесной петух - тетерев - перелетает через забор и вступает в драку с домашним петухом. В пылу битвы враги не замечают маленького охотника, и тот ловит тетерева живьем. Вот и все.
А что удалось сделать из этого рассказа Чарушину!
Начало его - это настоящая весенняя поэма.
Вот он привел своего читателя в старый город на холмах, на вымытую дождями, поросшую травой крышу старого дома. Какая огромная просторная даль вдруг раскрывается перед читателем. Какими пленительными кажутся ему там, вдалеке, и леса с перелесками, и луга, и поляны, и речки с озерами. Какая радость лежать на этой крыше и смотреть, как по воздушным дорогам, то высоко, то низко, стаями летят перелетные птицы.
Еле успел наглядеться читатель на этот голубой мир, а писатель уже увел его за собою в лес. Там все по-другому, но не хуже, а только укромнее и таинственнее.
"... Лес все темней да сырей. Свет полосами упирается в мох, в ягоды прошлогодние, в ландышевые поросли. Моховая кочка - вся в клюкве, как подушка в бисере. Рядом пень трухлявый, дряхлый; так и рассыпается рыжей мукой. Гляжу - в самой середине пня ямка, а в ямке тетерочье перо, пестрое, полосатое - желтое с черным. Видно, купалась тут тетерка в сухой трухе, барахталась, на боку лежала, крыльями хлопала, черным куриным глазом глядела..."
Сказочное перо! Кажется, его потеряла не тетерка, а какая-то невиданная птица. Возьмешь его в руки, и не миновать удивительных приключений.
Дикая черная птица, как разбойник, перемахнула через забор и неожиданно очутилась в домашнем курином царстве.
"Ко... ко... ко... ко... коко! - заговорил петух.
А косач выгибаться стал. Крылья распустил, будто двумя саблями по земле водит.
... Брови у косача красные, как огонь, а весь он черный-черный, только на крыльях белые зеркальца мелькают, да подхвостье белое торчит.
... И стали петух и косач сходиться все ближе и ближе. По всем правилам петушиной драки стали сходиться. Оба ведь петухи, только один лесной, другой - домашний!"...
Сцену этого боя хотелось бы переписать целиком, но и отрывок явственно говорит о поэтическом качестве целого.
И таковы почти все чарушинские рассказы, в основе которых лежит его счастливое чувство реальности, его памятливая зоркость.
Но если только изменит писателю его удивительное зрение, если погаснет хоть на миг лампа Аладина, - не жди удачи.
Вот, например, есть у Чарушина книжка "Про сороку". Она принадлежит к разряду так называемых "научных сказок", давно вошедших в обиход детской литературы и все же в своем большинстве довольно сомнительных. Все сказочное, чудесное заменяется в них обычно полезными сведениями, а полезным сведениям в сказке и неудобно и тесно.
Но выиграть сражение, можно, разумеется, и на самых неблагоприятных позициях, победа от этого становится только почетнее.
Удалось ли на этот раз победить Чарушину? Нет, не удалось. Он не смог ввести в бой свои главные силы - и проиграл.
Сказка не позволяет рассказчику участвовать наравне с героями во всех ее перипетиях. Она хочет, чтобы он стоял поодаль и спокойно, почти бесстрастно - с горки - командовал действием.
А Чарушин не может оставаться вдалеке от действия. Он смотрит на вещи, как пятилетний мальчик, который глядит на них в первый раз. В этом взгляде и жадность охотника, и пытливость натуралиста, и бескорыстный восторг художника.
Именно поэтому не удалась ему в полной мере и книжка "Звери жарких и холодных стран".
Чарушину не свойственно быть пересказчиком чужого материала. В создании научно-популярных рассказов с ним может успешно конкурировать всякий добросовестный популяризатор, которому до настоящего Чарушина далеко, как от земли до неба.
Да и на что Евгению Чарушину эти шубы с чужого плеча? Его талант в том, чтобы видеть своими глазами, говорить своим языком.
И язык его почти всегда послушен ему, выразителен и точен. Недаром свою писательскую дорогу он начал с подписей к картинкам, то есть с такой литературной формы, в которой слово должно идти бок о бок с рисунком, нисколько не уступая ему в реалистичности и конкретности.
Более того, он создал и какой-то свой собственный литературный жанр, полностью соответствующий особенностям [его] дарования.
У жанра этого еще нет названия. Творения Чарушина именуют то рассказами, то очерками, то развернутыми подписями к рисункам, то заметками из дневника художника.
И все это отчасти верно. Но вернее [всего] было бы назвать их "лирическими портретами", если только такое громкое название пристало портретам попугая, оленя, рысят и медвежат.
пору нашей жизни.
И в этом секрет двойной победы Евгения Чарушина.