• Приглашаем посетить наш сайт
    Цветаева (tsvetaeva.lit-info.ru)
  • Глоцер В.: Мир Евгения Чарушина (рецензия на книгу Э. Кузнецова "Звери и птицы Евгения Чарушина").

    http://kidpix.livejournal.com/793515.html?nojs=1

    Это уже не первая книжка о Евгении Чарушине и, кстати, не первая книга самого автора об этом художнике (первая, написанная в соавторстве с Я. Чарнецким, вышла в I960 году в издательстве «Художник РСФСР»). Тем более, наверное, нелегко было сказать о Чарушине по-новому.

    А — сказано.

    Всякий пишущий знает по себе, как непросто очертить художественную индивидуальность, и сделать это, пожалуй, тем труднее, чем заметней, очевидней, сильней индивидуальность художника.

    «Звери и птицы Евгения Чарушина» (М.: Сов. художник, 1983), подобная трудность незнакома. С легкостью и, я бы сказал, с известным артистизмом он выявляет индивидуальность мастера.

    Вначале, конечно, он должен сказать вообще об анималистике как о жанре, ибо в нем мастер прославился. «Анималистика <...>, — пишет автор, — давно существовала в искусстве, но как некий прикладной, ремесленный жанр, и отношение к ней было традиционно снисходительным. Некоторые большие мастера хорошо рисовали животных (хотя и не все), но никто из них не делал и никогда не сделал бы это основным занятием. Живописцы второго и даже не второго, а третьего ряда — да, а еще добросовестные рисовальщики картинок для научных книг и атласов. Но Чарушин, хотел работать на уровне подлинного искусства...»

    Высота обозначена. Теперь предстоит сказать, чего же достиг художник.

    Размышляя о двух его книжках-картинках 1929 года — «Вольные птицы» и «Разные звери», — Э. Кузнецов говорит: «У Чарушина <...> каждая (без исключения!) картинка прежде всего произведение искусства — и мы так на нее смотрим, а уже потом воздаем должное точности художника. <...> Каждая картинка не похожа на другую, в каждой свой собственный эмоциональный мотив — определенный характер в определенном состоянии. <...>

    „Олени” — одна фигура почти, но не буквально, повторяет другую, создавая ритм плавного и ровного, ничем не смущаемого бега слева сверху — направо вниз, и ощущение характерной шаркающей походки. „Кабаны” — сходное движение двух фигур по диагонали, но оно затруднено, утяжелено пластикой зверей да еще перебито мелкими пестрыми фигурками поросят.

    „Медведь” — тяжелая статичность: большая туша развернута симметрично и фронтально (маленькие глазки уперлись в зрителя) и плотно сидит на странице — в состоянии задумчивости, ну, или, скажем, сосредото-ченности...» И так далее.

    После этого автор находит нужным сказать о методе изображения животного, принятом у художника.

    «Чарушин, — рассуждает Э. Кузнецов, — выработал свой подход — чисто живописный и, быть может, самый убедительный <...> Он рисует не контурно, а можно сказать антиконтурно, необычайно искусно передавая фактуру шерсти или перьев <...> Но он на этом не останавливался и не утрачивал предметности. Он искусно создавал ощущение массы тела. Эта масса где-то тяжелеет, сгущается (скажем, в лапах или в морде, где тело как бы выходит наружу), а где-то разряжается; эта масса сосредоточена внутри и постепенно теряет свою плотность к поверхности. Мы не видим, да и не можем видеть, самого тела животного, но мы чувствуем его под скрывающим его покровом».

    Наконец автору остается сказать, какое место занял художник среди анималистов.

    И, размышляя о «зрелом, “классическом” Чарушине», о его, по мнению автора, вершинной работе (1935 года), он пишет:

    «И до того его уже ставили в ряд с маститыми анималистами, годами накапливавшими свой авторитет — Ватагиным, Комаровым, Формозовым, а теперь ему уже отдавали предпочтение — настолько неоспорима была та новизна, которую он внес в это дело <...> Его старшие товарищи — Лебедев, Тырса — знали и рисовали животных безукоризненно (они даже соперничали друг с другом в тонкостях изображения лошади), но та глубина постижения и передачи индивидуальности зверя или птицы (индивидуальный характер в индивидуальном состоянии), к которой пришел Чарушин, им все-таки была недоступна». Далее следует напрашивающаяся сама собой оговорка о В. Курдове.

    — в книге оно богаче и объемнее. И даже в приведенных цитатах, как можно было заметить, делал купюры.)

    Попутно автор сформулировал открытие (отличие, особенность) Чарушина как анималиста: в его рисунках передан «индивидуальный характер в индивидуальном состоянии» (в другом месте о том же: «определенный характер в определенном состоянии»).

    Однако я, кажется, забыл за всем этим главное — что книга Э. Кузнецова не искусствоведческий трактат, то есть книга для избранных, а «беллетризованная повесть о жизни и творчестве» художника (анонс серии «Рассказы о художниках» на IV странице обложки). Как же совмещает автор искусствоведческий анализ с беллетристическим изложением?

    Опять скажу сразу: успешно. Так, что читатель нигде не чувствует швов.

    «Чарушин, — пишет он, — носил внутри себя целостный мир — мир животных, виденных и прочувствованных им,— мир, не зависящий от того, какие книги придется иллюстрировать, мир, давно сложившийся в основных чертах и лишь продолжающий развиваться. Все, что ни делал Чарушин — в иллюстрации или эстампе,— все это, хотя формально и отвечало заданной теме, на самом-то деле было откликом на мир, живущий в нем и постоянно требующий выражения».

    И, продолжая эту мысль, автор возражает критикам, упрекавшим художника в отсутствии пейзажа. «... В животном, — говорит он, — для Чарушина заключался весь интересный ему мир, и мир этот для него был неизмеримо богат и уже не нуждался в дополнении чем бы то ни было. <...> На своей узкой площадке он разрешил такие задачи, которые до него никто и не ставил, и задачи не „звериные” или „птичьи“ (потому что искусство таких не знает), а человеческие». Конечно, ключ к миру Чарушина дал автору и сам Чарушин: в его автобиографических заметках, не раз цитируемых на страницах книги, многое способно подсказать биографу и знатоку творчества, что любил, что отстаивал художник. Но, отталкиваясь от этих высказываний, Э. Кузнецов по сути воссоздает картину мира художника. И этому воссозданию веришь, потому что, кроме всего, у автора хорошее перо.

    Не стоит думать, что Э. Кузнецов всегда апологетичен по отношению к своему герою.

    Нет, это не так. Он, скажем, не одобряет пейзажи Чарушина, не одобряет его картины на партизанские темы, не одобряет многое в занятиях скульптурой. Все это, по его мнению, ниже таланта мастера.

    «Бывают художники, способные к сильным переменам, бывают даже нуждающиеся в переменах как в источнике творческого обновления. Чарушин же решительно не был приспособлен к каким бы то ни было перестройкам, был чужд гибкости. Ценность его искусства определялась его удивительной цельностью и органичностью человека и художника».

    «повесть о жизни и творчестве» стала по-своему новым словом о художнике. Но читательская придирчивость заставляет меня добавить кое- что к сказанному.

    Евгений Чарушин — художник и писатель. Быть может, автор и прав, что «литература все-таки была для него делом в какой-то мере побочным», но писателем, а не только членом Союза писателей, он все же был. И при том, что в книге рассказано, как он начинал писать и печататься, и как засиживался в редакционной комнатке Самуила Яковлевича Маршака, и в какой ряд детских писателей попал, и как к нему отнеслась литературная критика, и даже дан очень хороший литературоведческий анализ его прозы, — при всем том чего-то не хватает в исследовании этой стороны художественной личности Чарушина. Может быть, хотя бы биографического интереса к его писательству. «Он был прекрасный рассказчик (наследственно от отца), им заслушивались, и Курдов не зря говаривал ему: „Женя, к тебе приставь стенографистку, и будет книга за вечер”. Как просто, не правда ли? Не потому ли в нем, уже ставшем известным писателем, продолжало жить отношение к литературному труду как к чему-то немного легковесному, почти как к баловству, которое уж никак не сравнить с серьезным и требующим квалификации делом художника».

    Нет, я не хочу спорить с Чарушиным,— мало ли как он стремился представить свой литературный труд в глазах окружающих! Но чтобы этому поверил серьезный автор?! Маршак, который гордился «тем, что был крестным отцом Чарушина-писателя» (собр. соч. М., 1972, т. 8, с. 411), еще в 34-м году говорил «о замечательных по своей тонкости и точности охотничьих рассказах Евгения Чарушина» (там же. М., 1971, т. 6, с. 238).

    «тонкость и точность» достигалась совсем уж просто. На выставках мы видели оригиналы книжных работ Чарушина и удивлялись кропотливости его техники, сказывающейся хотя бы в том, как заклеены, перерисованы и снова вписаны в общую композицию отдельные фрагменты. Но мы не видели рукописей Чарушина. А даже если б увидели и в них не оказалось ни единой поправки,— разве бы это свидетельствовало о легкости труда, о «баловстве»? Любой из классических рассказов Чарушина («Лесной котенок», «Медвежата», «Верный Трой») может всем своим строем и стилем служить опроверженьем этой мысли. Видимая бесхит-ростность изложения, рассказа от первого лица, есть как раз проявленье большой внутренней работы над текстом, подспудной, предварительной работы. И если проза действительно так легко давалась Чарушину, то почему, продолжая трудиться в полную силу как график, он не создал в последние десятилетия почти ничего нового как писатель?..

    Другие вопросы могут возникнуть у читателя при заглядывании в библиографию и примечания (что, конечно, уже никак не относится к самой «повести»). Книга Э. Кузнецова издана в 1983 году. Но в «Библиографии» почему-то нет солидного сборника «Мир Чарушина», выпущенного еще в 1980-м (Л.: Художник РСФСР) и включающего и статьи и воспоминания о мастере. (При том, что перечислены даже некоторые рецензии или отдельные страницы, посвященные Чарушину в общих работах.) Уже первый автор в «Библиографии» поименован с ошибкой: не И. Алексеев, а известная в области детской книги А. Алексеева. Ссылка в примечаниях на рукопись Ю. Васнецова теперь неверна, поскольку это уже не рукопись, а напечатанные воспоминания в «Мире Чарушина». Вместе с тем дотошному читателю хотелось бы знать, где хранятся упомянутые в одной из ссылок «Автобиографические наброски» Е. Чарушина. И так далее.

    Главное уже сказано.